Кодекс времени
* * *
В кадке полной до ржавых краёв дождевой воды
Умывается, улыбаясь, солнечный луч.
Паутинки струнки на перистые лады
Грифа неба сквозняк натягивает. Певуч
Обжигающий ворох свежих крапивных нот,
И пока ожидает вступления Dandelion,
Голубеют кругом флажолеты Forget me not
И восторжено машет зелёными дланями клён.
Жёлтый рапс затмевает собой голубой горизонт,
В алой ране тюльпана Дюймовочка лета ждёт.
И ещё один день безвозвратно уходит на фронт.
Ночь роняет звезду за звездой на пустой гололёд.
* * *
Всё глубже складочка на переносице.
Всё ближе к телу зимняя материя.
Всё чаще хочется в объятья броситься
Юнца зелёного... Глазами меряя
Нагие ветви, тронутые патиной
Очарования седого инея
Очей души, снежнолощёной ссадиной
Блестящих платиной кудрей уныния.
Всё гуще серебристый голос вечера.
Всё глуше золотистый вздох молчания.
И мне почти уже ответить нечего
На полнолунья чистое отчаянье.
* * *
И тревожно гудит в проводах, и бесчинствует в небе –
Треплет тучи нещадно, сбивает с пути стаи птичьи.
Лес и рощу прочёсывает точно яростный гребень,
Чтоб убрать их листвою, как лентами косы девичьи.
И дудит в дымоход, и трубит в водосточные трубы,
Продувает гнусавые трости заклеенных окон,
Неспособных сдержать этот натиск, нахрап этот грубый,
Что свивает бумажные ленты в растрёпанный кокон.
И ломает щеколды внезапно распахнутых ставень,
И врывается в дом вездесущим берёзовым духом,
И... стихает, прислушавшись, как за околицей травень
Босоногий прилёг отдохнуть в лопухе лопоухом.
* * *
Играем с пылью прошлого, пока
В жемчужную росу не превратится
И не сорвётся синею жар-птицей
В грядущего тумана облака.
Когда устанет правая рука
Без устали над бисером трудиться,
То левая перелистнёт страницу
И настоящим зажурчит строки река.
Но погоди, ведь перламутр пока
Не превратил соринку были в небыль –
Лишь приобняв слегка минувший миг,
Блестящей бусинкой в сейчас возник –
Ведь жемчуг будущего в прошлом прахом не был!
Хотя он столь шероховат пока...
* * *
Мозаика минувшего всегда
Похожа на лоскутное шитьё.
Обрезки «где» с отрезками «когда»
Тачает память в чудное житьё.
С изнаночной и внешней стороны –
На два лица – шьёт строчкой лицевой,
Неравенство народа и страны
Прострачивая вышивкой сквозной.
Косящий крой шинели в «карусель»
Переметав, на шерсть сажает шёлк,
В апрельский съезд преображает сель,
В потешный взвод Преображенский полк.
Там где бессилен Зингер Ундервуд
Нить продолжает звонкою строкой,
И снова Клио, Пенелопин труд
Примерив, ошибается рекой.
* * *
Ночь, за покатые крыши отбросив зарю,
По обнажённой стене распустив звездопад,
Слушает месяцем всё что я не говорю,
С лёгкой улыбкой кивая луной невпопад.
Дыма колечко пустив из кирпичной трубы,
Делает терпкий глоток из бокала пруда,
Пепел со вздохом роняя на все мои «бы»,
В раке тумана скрывая бесцельность труда,
Тщетность дороги, предопределённость пути
По рукавам скоротечной реки, чья строка,
Трёх не касаясь, минует порог девяти
И вырывается за беспредел сорока.
НОВОГОДНЕЕ
Когда-нибудь я выскользну из дома
И притворившись искрой феерверка,
Сорвусь с земли на новую планету,
Где ходики уходят по-английски,
И бесконечно длится воскресенье...
Когда-нибудь мир станет необъятным,
И уместившись весь в колечке дыма
Сигары пожилого Господина,
Утонет в нём, но будет долго таять
Горчащим ароматом спелой вишни
В нуле, перекрутившемся восьмёркой.
Когда-нибудь жизнь сделается лёгкой
И радостной пушинкой иван-чая,
Нечаянно порхающей по свету
И залетающей в распахнутые двери,
Минуя окон замкнутые ставни,
Сомнений сквозняки, позёмку страхов,
И разочарования метелей...
Когда-нибудь я стану завершённым
Стеченьем обстоятельств и событий
И перечнем печатных доказательств
Происхожденья данных происшествий,
Ко мне не относящихся настолько,
Что все мои разнузданные шутки
Вдруг выстроятся у станка в балетках,
Разучивая белый вальс снежинок.
Когда-нибудь, когда ни...
Будь, когда ни...
Будь, когда-нибудь!
* * *
Я когда-нибудь забуду
Что такое слово буду –
Буду знать лишь слово есть
Прямо тут, сейчас и здесь.
Я когда-нибудь настану
В будущем и перестану
Просыпаться по утрам
В тела обветшавший храм.
Я когда-нибудь причалю
К утолению печалей
И смогу себя добыть
Из инфинитива быть.
* * *
Горечь утраты капели, как в море слеза.
Радости робость, печали пленительный дар –
Музыки вздох или зла поцелуи в глаза?
Нежность нагой красоты точно грома удар.
Ревности темени к свету изогнутый лук,
Словно струна – тетива, страсти яростный град.
Смерть – это сон. Ну а жизнь – это пашня и плуг,
Жажда живительных мыслей, эмоций парад,
Тела безвольного лом, переломы ума,
Разума труд, из души вышибающий пот,
Поиска ток электрический, рабства сума.
Ну а свобода... Дитя тишины у ворот
Сада всё ждёт когда кончится эта зима.
* * *
Герань на подоконнике и кошка на диване,
И кружевная скатерть на столе.
Портрет безжалостной красавицы в парчовом сарафане,
Венке из лилий и гранатовом колье.
Роз пепельных аншлаг в стеклянной тесной вазе,
Упрямо шепчущих отважное: «Прости,
И НАТО и ООН, и даже корпус Штази,
Пока мы здесь осмелились цвести.
Пока мы здесь за жизнь воюем лепестками
И сумерки надежд вдыхаем наугад,
И пьём росу мгновений бережливыми глотками
Наперекор морозу, снегопаду невпопад.
Пока мы всё твердим тебе: почти начало мая,
Подснежник заспанный и ветрениц гроза...»
Пока она за талию тебя приобнимая,
Отводит в сторону свои бесцветные глаза.
* * *
«Зимою грусть становится близка»
Михаил Юдовский
Зимой весна становится близка
Настолько, что мороз бежит по коже
Небес и хрупким настом облака
Ломаются под взглядами прохожих,
И кажется – вот-вот и хлынет март
С промозглых и обшарпанных мансард.
И хочется бежать к нему скорей –
В певучую печаль его капели,
В одышку запотевших фонарей,
В мимозу воплотившуюся в теле
Куста неопалимой иммортели,
Прошедшего любви Гиперборей.
До синевы немыслимой эмали,
Которая в апреле лишь возможна,
Сквозь вьюжные февральские спирали
Как нам добраться? Если бездорожна
Отчаяния оттепель январская,
Которую не умаляет водка царская...
Унынье, превышающее грусть...
Когда мы лишь невзгоды понимаем,
То счастье пролетает мимо маем,
Пока мы учим горе наизусть...
Но близость радости настолько горяча,
Что не погаснет и в метель надежд свеча.
* * *
Пока одеты горы шалью снежной
И склоны скал укрыты облаками,
Цветёт миндаль в долинах, неизбежной
Метелью розовой. Лепечет лепестками,
В ущельях, по крупицам отбирая
У жадной власти ватного тумана
Обочины утраченного рая.
Цветёт миндаль – Грядущему Осанна!
Цветёт миндаль, смоковницы нагие
От алчущего странника скрывая,
Блестит на персях пихты панагией,
У ног утёса стелется, как вайя.
Напомнив нам число Domini Anno
И то, что море времени безбрежно,
Цветёт миндаль улыбкою румяной
Под льющейся с небес снежинок манной.
Цветёт миндаль непобедимо нежно.
* * *
Скользит туман по чёртовому озеру
На лодочке насмешливого месяца,
Пока струится мутный ил по прозе.ру
И мышь Wi-fi пытается повеситься.
Мы ждём когда страна перезагрузится,
Сама собой вдруг переустановится,
И кругозор наш наконец-то сузится
До дома с палисадником. Пословица
Шутливая какая-нибудь вспомнится,
Развеселит и в тот же миг забудется.
И ясный день к околице прислонится,
И тёплый вечер безмятежно сбудется.
* * *
Памяти полковника ветеринарной службы РККА
Петра Левкович и его супруги Софьи Левкович
Его победа, цокая копытом,
К ногам склонялась раненою холкой,
В лицо дышала чем-то позабытым...
Не пылью стрептоцида, не махоркой,
Не кровью с хлороформом, не землянкой,
Но снытью и цветущей вероникой,
Но русым локоном Её и той полянкой,
Благоухающей поспевшей земляникой...
Победа ластилась к щеке багряным стягом,
Взрывалась ландышами возле стен Берлина,
Пока тюльпаном полыхала над Рейхстагом
Дочитанная до конца войны былина.
Её победа догнала в Аральске,
Почти уже отдавшей суховею
Все тридцать килограмм живого веса,
Но восьмилетний сын, сжимавший крепко
Её полупрозрачные запястья
Твердил: «Очнись, за нами едет папа!
Давай скорей достанем чемоданы!
Жаль, что малютку-брата здесь оставить
Придётся нам... Но ты не беспокойся!
Я был сегодня на его могилке,
Отнёс букет полыни и жантака.
Не плачь, мамуля, он в груди бархана
Так сладко спит под шелест тамариска...»
Моя победа... Склянка купороса,
Изштопанный платок верблюжей шерсти,
Горсть воинских наград высокой чести,
Над синей чашей змейки знак вопроса.
Сраженье с временем и памятью тщедушной,
Так много растерявшей по дороге,
Где проповедуют торгаш и вор о Боге
И неонации шлют поцелуй воздушный.
Моя победа... На трофейный ранец
Похожа – устаревший, но добротный –
Где белорус, таджик и дагестанец,
Еврей-чудак, украинец-упрямец,
Плечом к плечу идут шеренгой плотной
За Киев, Ленинград, Москву и Гродно,
Лишь фрица называя «иностранец».
* * *
В мою страну опять пришла весна
И зябнет на ветру ростками сныти,
И пробуждает душу ото сна...
Но шквал кроваво-огненных событий
Строчит, как ошалевший пулемёт,
И грудью некому упасть на этот дзот.
Вот-вот и загремит победный туш,
В Голландии, во Франции и после
В моей стране салютом грянет, возле
Забывших прошлое, оледеневших душ.
И пламя вечного огня их тщетно греет –
Им не оттаять и не стать добрее.
В мою страну спешит душистый май
Напомнить про Великую Победу.
И голосит: «Чехол с души снимай,
Нарцисс, смотрящийся с обрыва в Лету!
Встречай c охапкой незабудок ту весну,
Когда Победа обняла твою страну».
* * *
Сыграем в свистящие шашки,
Судьбу перемерив шагами –
Распашкой крестильной рубашки,
Ипатьевскими сапогами,
Желтеющей ветвью берёзы,
С которой не в силах сразиться
Ни первоапрельские грозы,
Ни майской победы жар-птицы.
Сыграем! Не в нарды, не в кости –
В картонные ядра шрапнели,
В нежданные ранние гости,
В сукно офицерской шинели –
Безумолку красноармейской,
Безудержно ветеринарной,
Прохваченной мглой европейской,
Немецкой, антисанитарной. –
Античным, фактически, бытом
Поклявшуюся Гиппократом –
Подковой и конским копытом –
Являться Победы парадом
Ко внукам (коль Бог даст!) вседневно.
Забыв про девятое мая
(Восьмое и пятое). Гневно
Числа «двадцать два» поминая
Четыре утра вплоть до Бреста
Расхристанного… И не больше!
Юзефу, Марго и Ореста
Навечно оставшихся в Польше.
* * *
Ты помнишь вечер тот, когда
О пристань пресная вода
Залива билась и упруг
Был горизонта красный круг
Спасательный, как нам казалось,
Что нас всё это не касалось...
Ты помнишь сколько было рук
У ели, вырвавшейся вдруг
Из хоровода «нет» и «да»,
Как ночи кончилась беда
И стала утренней усталость,
Хоть нас всё это не касалось...
Ты помнишь тот июльский день?
Как вспыхнул старенький плетень
И пеплом стал в единый миг?
И как сосед за ним возник –
Твой кровный брат, как оказалось...
Как в дюнах полыхнул тростник
И тень блокады к нам прижалась?
Но нам по-прежнему казалось,
Что нас всё это не касалось...
* * *
Смерть к жизни вплоть приблизилась… и что?
Родные? Близкие? Друзья? Коллеги… и?
Смерть предстаёт, как вечное Ничто,
Жизнь превращающее в серое НИИ –
Научный институт семейных сцен,
Рабочих фраз, учебных аксиом,
Бесцельных целей, неоплатных цен…
Существованья смысл всегда иском
Был столь неоспоримо, что Главе
Всего случившегося с горем пополам
Пора уже переходить к другой главе
Повествованья, где ни слова про ислам.
* * *
А мы встречаемся два раза в год
Уж скоро четверть века.
Заучен намертво мобильный код,
Перечащий природе человека,
Претящий принципам незыблемых основ
Таблицы коклюша, той, что в дошкольном детстве…
Той, что не признаёт лояльность снов,
И уличает жизнь в сомнительном соседстве
Со смертью и бредёт по буквенной аллее,
Бестактно тронутой осенней желтизной…
Стареем мы, не становясь взрослее –
Мудрей Да Винчи, лучше Галилея,
Удачливей Эйнштейна, Теслы злее –
Не прекращая маяться краснухи новизной.
* * *
В медленных строчках дождя тает ветреный день,
Как в кипятке растворяется сахара кубик.
И начинается вечера кислый ревень
В антикафе или противоджазовом клубе.
Ночь наступает на пятки ему или нам?
(Лето упорно не грузится). Петя и Паша
Делят дождливый июль на «почти пополам»
И поджидают Илюшу. На гречневой каше,
Вместо черешни, как нам дотянуть до Него –
Как нам дожить до янтарно-медового Спаса?
Станет ли снова вдова вдруг невестой Клико?
Сдержит ли цепь помешательство Торквато Тассо?
В медленных строчках жасмина растаял июнь.
Пышит шиповник предчувствием бабьего лета.
И зарастает степною полынью Корсунь.
И остаётся вопрос «Делать что?!» без ответа.
* * *
В тёмном узком пространстве полуоткрытой двери
Крепко сбитый рослый брюнет протирает бокалы.
Чуть правее – карлик в сутане гнусит о Вере,
Чуть левее – упрямо цветут белоснежные каллы.
Если ракурс сменить и взглянуть на картинку сверху,
Сохранится ли стать брюнета и контур двери?
Но внимательный зритель летающую тарелку
Обязательно краем глаза отметит. И в атмосфере
Предлагаемой нам (навязываемой?) картинки
Вдруг возникнет какой-то иной, небывалый ракурс
Онемевшей пустыни лунной в кристалле снежинки,
Преодолевшей промозглый июль и дождливый август.
* * *
Глаза слипаются, и в дымчатой дремоте
Взгляд окунается в туманный беспредел.
Слух крутит фуэте на длинной ноте
Оставленных на послезавтра дел.
Короткий день, минуя долгий вечер,
Ныряет в ночи тёмную волну.
Но мысли снова сходятся на вече
Дунайской сечи – красную слюну
Сглотнув, запив слезой, стремятся к власти –
Народной демократии общин…
Их сон стирает, как конторский ластик,
Хоть четверти не сходятся в аршин,
Но только в стон демисезонных шин
По магистрали звёзд, крестов и свастик.
* * *
Да здравствует осенняя депрессия,
От эйфории летней избавляющая!
Дождей немузыкальная прогрессия
На водосточных трубах гимн играющая.
Гимн Знаний дню и свежим первоклассникам,
Мятущимся по улицам с букетами.
“Gaudeamus igitur” проказникам-
Студентам, осень встретившим пикетами.
“De brevitate vitae” – учителям,
Профессорам, доцентам, ассистентам их.
“Vadite ad Superos” – прочим всем… И нам,
Застрявшим в лете, не вошедшим в этот стих.
* * *
Живи тихонечко. Из шёпота не лезь
Вполголоса, а то и в голос полный
Контральто золотистого. Всю спесь,
От польских бабушек доставшуюся, волны
Балтийские пускай с чела сотрут
Осокой дюн и бледными ночами.
Живи беззвучно, повторяя мантру «труд»,
Не мельтеша пред светлыми очами
Имущих власть тебя уничижить
До ила мелей Финского Залива.
Твоя задача – вечность пережить,
Преобразив отлива мрак в рассвет прилива.
* * *
Запах осени пронизывает август,
В золотых мурашках листья липы.
Тёмен, но многоочит, как Аргус
Небосвод ночной уже. Уже отлиты
Из металла белого росинки
Утром, наступающим всё позже
На брусничный берег палестинки,
Меж болот затерянной. О, Боже…
Призрак осени опять в окне маячит,
Бьётся в стёкла черноплодкой спелой,
И над красною смородиною плачет,
И дрожит на клумбе астрой белой.
* * *
Любимая, здесь всё совсем не так,
Как нам казалось прежде, что не плохо.
Здесь человеку человек не волк – дурак,
Не ожидающий от ближнего подвоха.
Штормит. И волны с запада идут
Всё выше с каждым днём. А утром иней
Переиначивает надпись «Мир, Май, Труд»
Так, что она звучит, как на латыни.
Но в старой крепости по-прежнему кафе,
Где подают восточный горький кофе.
На постаменте некто в галифе –
Карл Маркс в анфас, но Фридрих Энгельс в профиль.
Любимая, здесь дышит всё дождём,
Листвой опавшею, гвоздикой и корицей.
От этой местности чего мы все так ждём?
Когда понять её нельзя, но лишь влюбиться.
* * *
Наедине с собой, в кабине джипа,
Охваченного пеленами ливня,
Чуть слышно шепчет радио: Скажи-ка,
Неужто жизнь с людьми столь непосильна,
Что ты отказываешь ей в своём присутствии,
Хотя бы номинальном, на банкете –
Первоапрельском дне сурка? Своё отсутствие
Оправдываешь то порогом в Лете,
То непомерным градусом Парнаса,
То срочным совещанием Олимпа –
Всё не снимающим вопрос о кознях НАСА
В процессе п(р)оисков ЕС… Когда до Лимба
Сороковин тебе всего осталось
Считай что ничего! Но лето длится
Пока твоя смертельная усталость –
«di Monna Lisa» лик для очевидцев.
* * *
Правду знает только ветер –
Только он владеет тайной,
Но хранит её в секрете
От дотошности случайной,
От бестактности радушной,
От пытливости чрезмерной
И с улыбкой благодушной
Отвечает неразменной
Мелочью дорожной пыли
Любопытным непосильно.
Только ветер правду были
Знает, но молчит бессильно.
* * *
Прошел еще один никчемный месяц,
Пролившись ливнем, захлебнулся ветром,
Пронесся вихрем вздорных околесиц,
Запнулся вдруг сто первым километром.
Почувствовал себя рецидивистом,
И даже тунеядцем-диссидентом,
Но передумал... Поперхнувшись Листом,
Немузыкальным кончился моментом.
Закончившись, не перестал являться
То Шубертом, то Шуманом, то Брамсом.
Но напоследок, в колпаке паяца,
Вздохнул Набоковым и рассмеялся Хармсом.
* * *
Теперь, когда мне можно всё практически,
Мне почему-то ничего не хочется –
Ни умозрительно и ни гипотетически.
Фактическая жизнь, как та наводчица –
С фингалом, разными ногами, грязная,
Та, что за каждым фраером волочится.
Она настолько стра… своеобразная,
Что мне встречаться с ней совсем не хочется.
Тем более о чём-то разговаривать,
В глаза заглядывать, приобнимать по-дружески.
Чтоб увернуться от неё, себя состаривать
Приходится так, что про долг супружеский
Зазноба-смерть – бессмертная красавица –
Всё чаще мне напоминать пытается.
Но ей пока моя распущенность «кусается»,
Хоть я порой уже ей начинаю нравиться…
КОДЕКС ВРЕМЕНИ
I
Время есть! Есть всё время –
Всё целиком, единое,
Достаточное для того,
Чтобы любить безоглядно
Новое племя, к стопам
(Хотя бы влюбиться?)
Атлантов стремящееся…
Ибо всё ещё время есть –
Всё ещё на прилавках
Частных булочных и
Государственных сберегательных касс.
Время всё ещё здесь,
Но всё чаще уже в камилавках,
Штраймлах и фесках –
Вот такое Время сейчас!
Профиль его и анфас
Одинако безлик и безличен –
Такое время
Демисезонное –
Ещё не осень,
Уже не весна.
Вечное летнее время!
Что бывает у всех (времён?),
Без ограничения возраста…
Но кого-то уже настигла зима.
И прямо сейчас
Над его головой
Валит снег стеной,
Заметая всё на своём пути.
И не то чтобы не хотелось жить,
Но уже не хватает времени, чтобы
Эти заморозки и метели
Шутя пережить,
Не всхлипывая о том,
Что «Времени нет!»
Ведь время есть!
Каждый миг случившийся
Есть время.
II
Времени нет! Время устало быть –
Устало любить и влюбляться,
И ждать алый парус
На мачте фрегата «Мир».
Времени больше нет!
Время устало скитаться
По булочным и сберкассам.
Время устало касаться всего,
Что его не касается
и не должно бы касаться –
Инкассаций, дефолтов, фиктивных фактов
Журнальных живучих лент.
Времени нет. Или нет?
Или «нет времени» - это лозунг,
Перечеркнувший все прочие транспаранты?
«Времени - нет!» Нет времени больше,
Чем то, что потрачено зря, даром, упущено…
Вынешь его занозу,
И оно перестанет ныть
И болеть, и сулить
Нечто несбыточное
В будущем времени.
Ведь времени нет в настоящем времени.
Или нет?
III
Золотое время юркнуло на асфальт, покидая запястье,
Но промахнувшись, в траве серебристой пропало –
Поседевшей, пожухлой, осенней. Одно несчастье
Никогда не является – вечно со свитой. Что, впрочем, нимало
Не умаляет его преждевременности. Золотая эпоха,
Вкрадчиво шепчущая «тик-так» - тактики кукушка!
Перешла сентябрь на красный свет. Хорошо ли, плохо –
Миновала его временную константу. Кривая сушка
Настоящего, будущность прошлого сводит с метра.
И пока всё ещё за душою нет времени больше,
Чем утраченное золотое, вечность порывами ветра
Лишает пространственности наречия «дальше» и «дольше».
IV
Мы против стрелки часовой,
Мы круга вечности стрелки.
Нам не помеха часовой
Бытописатель, все мелки,
Карандаши и краски все
С палитры прошлого долой
Низведший. В утренней росе,
Упавшей на культурный слой,
Сводящий будущего свет
В ненастоящего наряд…
Но в этом смысле текста нет!
Есть только субъективный взгляд
На грунт холста иных времён –
Тех, что мы в праве выбирать
И жить по кодексу имён
Достойных, чтоб не умирать.
* * *
Что там кажется впереди?
Веки сомкнуты до утра.
Ты бессонницу проходи
По колодцу горы двора –
По периметру, по оси,
По кротовой норе-дыре.
В кулачке себя проноси
До рассвета. Чтоб детворе
Было вдоволь того песка,
Из которого куличи
Штамповать целый день... Тоска?
Ты программу переключи!
