Травник

 

ТРАВНИКЪ: хороший луг, травное место среди бестравья, низменное место, где трава и в засуху растёт; // остров, зеленчак, оазис среди пустынных песков. // Сбор сухих трав для изучения ботаники, гербарий. // Набор трав и кореньев, для настоек водочных и лекарственных; // сами настойки эти и целебные отвары. // Пиво, в которое кладут вместо хмеля пряные и одуряющие травы. // травник и траве(я)ник: книга где описываются травы и зелья лечебные; в рукописных травниках, как в сборниках, находим и разные поверья, суеверья, заговоры и пр. // Пташка Motacilla curruca.

Толковый словарь живого великорусского языка
Владимира Даля.

 

С благодарностью
к
Устало.

 

Любимой Муз0мии

посвящается

 

Нет у тебя ничего – ни дома, ни поля, ни хлеба.
Годы проносятся мимо, не принося урожая.
Враг ты себе и другим, мнительный и ленивый.
Жёсткий северный ветер треплет твои одежды.
Проходит безрадостно юность. Люди обходят молчаньем
Пороки убогой души и болезни недужного тела.
Нет для тебя приюта ни в городе, ни в селенье:
Не приютит тебя берег, не примет морская пучина.
Бродишь скитальцем по свету, точно дикая кошка.
Чертополохом колючим чахнешь в пыли дорожной.
Замкни же уста, породившие злые песни.
Умолкни! Да не навредит никому твоя лира.

Из церковной инвективы,
предающей анафеме поэта-ваганта
(свободный перевод).

 

Алфавитный указатель

Аромат сладковатый ментола
Благость на лице
Буря уляжется
Веришь, не веришь
Вот бы съёжиться вдруг
Вот так и вся жизнь
Врать всё так же отчаянно
Врать зарываясь
Вырви страничку.
Говорить задыхаясь
Горько на губах
Господи, отпусти
Жёстко на полу
И нелепо, и глупо
Искони быша слово..
К шторам притронулась
Каждым утром беспамятным
Как там в небесах.
Каплями пустырника и ландыша
Каторжно ссыльный декабрь
Ложь всё вокруг
Милые бранятся
Можно конечно тихонько уйти
Молчи не вслух..
Навсегда покидающий солнечный мир
Настоящая осень поздней
Не болит уже, не болит..
Не венца, не колечка..
Не кричи, не терзай слова
Не молчи, говори
Нет у тебя ничего Да тебе
Нет у тебя ничего: ни поля
Ни венца, ни колечка Не брака гражданского!
Ни венца, ни колечка
Ни к чему не притронуться
Ну скажи о чём на земле..
Ну скажи о чём нам с тобой
Околоутро у самого моря
Отклонение стрелки
Ох этот ветер
Очень нужно сказать что-нибудь
Пальцы её ласковые
По канве иголочка
Подари колечко золотое..
Пригорюнилась
Приезжай, посидим.
Промолчи, оставь всё как есть
Прости меня
Просто кончилось лето
Пусто в небесах
Расскажи мне сказку
Северный ветер подул.
Сказочки, песенки
Сонной прохлады глоток последний
Сотни картинок в одном
Сотни картинок в одну умещая
Страшно в небесах
Счастье оптом и в розницу
То ли посуду помыть
Ты ко мне не вернёшься
Ты не одна
Умерло, кончилось
Успокой меня, пожалей
Черногрудая земли даль
Этики эстетика

 

 

* * *

Ну скажи, о чём на земле жалеть!
Всё твоё добро – дождевая нить.
О прошедшем ныть – упаси Господь,
Забегать вперёд – зря лишь спину гнуть.

И сейчас всё есть как должно, точь-в-точь:
Опечатал душу обид сургуч.
Сторонится гордость дрожащих плеч,
Жалость терпкой горечью душит плач.

От кровавых рек до лазурных зорь
О себе скорбит всяка Божья тварь:
И слезливый лук, и крылатый зверь –
До припухших век, до песчаных бурь.

До сердечных струн не стремись достать –
Стережёт их зорко грудная медь.
Всё что было – пусть! Всё что есть – забудь…
Вся твоя печаль – бузина да сныть.

* * *

Не болит уже, не болит – только ноет,
Только иволга где-то плачет, да выпь хохочет.
Ох, душа человечья, сердечко твоё ветряное!
То молчишь, не дыша, то горланишь, что красный кочет.

Сонм бесплотных убережёт ли от тьмы державных?..
Слухом чутким впиваясь в осиновых листьев сплетни,
В плутни хмеля с малиной. В сплетениях их своенравных,
Своевольных, почти бесстыдных, как воздух летний,
Что уж яблочки эти кислые – детские сказки! –
С малолетства привыкшим в кровь обдирать крушину,
Жать крапиву серпом, в сноп вязать, и, не строя глазки
Ни чертям, ни ангелам, взглядом искать вершину,
Окружённую праздной прохладой, пока в перелесках вереск
Истекает мёдом, томится полдневным зноем,
Придорожной траве свежей ранкой своей доверясь...
Не болит, не болит уже – только ноет, ноет…

* * *

Каплями пустырника и ландыша,
Цветом мяты, корневищем валерианы
Только и жива душа, едва дыша.
Тысячелистник с подорожником – на раны,
Мать-и-мачеху – на дрязги мелких ссадин.
Сквозь черёмуху к сирени с гладиолусом
Пробираясь: как щемяще-безограден,
Беззащитен сад! – И вовсе тихим голосом:
«Кисть калины горьким соком полную
Не срывайте зря. Без вас перед державою
Стыдно ей за шашни с белладонною.
Не тревожьте вы калитку эту ржавую,
Чтоб услышать стон петель надорванных,
Чтобы бузину найти в объятиях
Волчеца кудрявого и корни их
Жалостью обжечь». В мероприятиях,
Тесно связанных с судьбой плодово-ягодных,
Сплошь корысть в коросте выгод. Крупная
Земляника тянет в тьму желаний пагубных.
Черноплодка хороша, но столь доступная…
То ли дело белена – черница, странница.
Как навеют грусть смородина с малиною,
Надломить бы стебелёк да в кровь пораниться,
И забыть про ту печаль неутолимую.

* * *

Пусто в небесах. А земля – в бездне…
Из ручья воды зачерпнув горстью:
Слух не приклонить до чужой песни,
Разве что в напев подмешать злости.

Не напиться, если не знать жажды.
Голод не унять, если быть сытым.
К Царскому столу не зовут дважды!
Ну, и что ответишь тогда Им ты?

Что по горло? Что из ушей лезет?
Что смотреть не можешь на те яства?
Что тебе милей в погребах плесень,
Чем гостеприимный устав братства?

Всё тебе не то! Вот и хлеб пресный.
Ну и трезвый ты! – Лучше б был пьяным. –
Неприкаянный, душно тебе, тесно:
Избранным не быть, так хотя б званым.

 

* * *

Сонной прохлады глоток последний, подкожный холод
Сереброликой вечности в золоте солнечной спеси.
Света слепящего полный сосуд расколот
Надвое, натрое, вдребезги… Как в редколесии
Ластятся к острой осоке туманы и не отмахнуться
От пелены, обнимающей острые стебли.
Страшно идти к неразборчивым далям в беспутстве,
Но не от жёлтых же лютиков все мы ослепли?
Слух преклонив, причащаясь источникам водным:
В окамененном нечувствии сердцу не век-де
На перепутье лежать, на иное негодным.
Нечем дышать душе моей, Господи, негде!
Этот туман не оставит росы, до удушья
Нас доведёт синева преисподних пожарищ.
Это не торф под землёю пылает, но – ружья
Ядерным всполохом сытые, требуют: вжаришь
в яблочко райское! – Ангел простит, умирая.
Сжалится щедрыми ливнями Божья десница.
Долготерпеньем небесная чаша до края
Полная, переливаясь, не даст оступиться…

* * *

К шторам притронулась, чуть простыни коснулась, –
Забеспокоились чуткие жалюзи-шлюзы.
Тень со стены соскользнула, слегка ссутулясь,
Вырвалась вон из комнаты… Чёткие бусы
Перебирая в руках, пора перестать носиться
С мыслями о шитье кружевном, холсте домотканом.
Исподволь, увлекаясь росписью ситца,
Безнаказанно долго ли можно заигрывать с Паном? –
Если бы ясновельможным! – Делаться тростником певучим
В чьих-то руках, дыханью чужому вторя, –
Впрочем, своё давно уже осточертело. –
Даром ведь то, что рукою подать до моря,
Сколько уж лет эту клинопись без толку учим:
Воздух становится хрупким, физическим телом,
Только сумей заманить на мембрану связок,
А затем соблазняй свободой, слегка округляя губы,
На шершавой изнанке нащупав подтекст сугубый –
Нежен песок прибрежный, но зыбко-вязок.
Как не прельститься соблазнами послеполуденной лени,
Полной панических страхов и внутривенной истомы!
Жидкое золото в жилах почти ничего не изменит,
Слаще не станет сукровицы привкус. Искомый
Ответ не равняется истине, смысла не стоит
Столь щепетильно искать в перезревших черешнях,
В схожести или в различии признаков внешних…
Ночь проскользнёт незаметно, едва касаясь,
Разве что чуткие жалюзи обеспокоит,
Разбередив черноплодную терпкую завязь.

* * *

Врать зарываясь, добычу у вора красть,
Лихоимное счастье пить, соломинку пригубив,
В полном забвении удобного слова «смысл» – страсть,
Смерч, предвкушение ливня. Негаданный взрыв
Нежности жгучей к истрерзанной прядке волос -
Коротко стриженых, пепельных, полуживых.
Что это, Господи! – Слово со словом сраслось
И не разнять их ничем, не сбежать из потёмок льняных
Доморощенных сказок. По буквам, затем – по складам, –
Пробираясь на ощупь к изнанке пленительной лжи,
Изучать её в трепете и повторять: не отдам
Ни частицы, ни капли себя. – Что ты мне ни скажи,
что ты мне ни напой. – Я, ещё не касаясь струн,
Нахожу эту нотку щемящую, сбивчивый пульс,
Не касаясь запястья, знаю – и каждый валун
На тропинке заветной, запретной… Без удержу, вскользь
Пробегать эту жимолость жалобы поздней – не вновь!
Это было уже столько раз, что твердишь наизусть,
Что твердишь невпопад сам себе – не всерьёз, не всерьёз –
И на ветер встаёшь, чтобы дождь по лицу – не любовь!

* * *

Аромат сладковатый ментола и табака.
Приглушённо-домашняя горечь кофейных зёрен,
Доведённых в жестянке раскрашенной до порошка,
Растворимых в крутом кипятке. Упрощён и ускорен
Сам процесс нашей жизни – от длинных, томительно, фраз
К молчаливым раздумьям протяжных, как оттепель, писем…
Не для нас эта проза, и лирика всё не про нас,
И эпиграф не тот. Но мы планку поднимем, завысим,
Доведём до черты поднебесной… Внизу, под строкой,
Оставляя ревнивую суть позолоты сусальной –
Не полезет обида за пазуху скользкой рукой.
Нам ли слух преклонять к суете перспективы вокзальной,
Нам ли слепнуть! Но там, на краю заходящихся рельс,
Распрямивших стальные хребты под составом товарным,
Оглушит: как бы так, чтобы в душу чужую не лезть,
Не блуждать в полутьме, не дышать этим газом угарным.

* * *

Ох, этот ветер… И что он нашёл в тополях?
Руки в листву запуская, как в воду, по локоть,
Рвётся в изнанку, шумит в сокровенных щелях:
Чащи крапивные тылом запястий потрогать…
В чернь чистотела скорей, стебелёк надломи,
Выжги из памяти жизнь молочком ядовитым.
Эти ли облики были когда-то людьми?
Вот ведь – теперь человечья личина претит им.
Дальше! Пустых рассуждений, трагических сцен
Время прошло. Ну давай, распускай паутинку…
Не упусти эту нить и получишь взамен
Ссадин и шрамов винила иную пластинку –
Гладко-зеркальную – цифры впечатают в диск
Всю подноготную. Стыд теневой подоплёки
Выведет принтер. Что, страшно увидеть стриптиз
Собственной скудости, выдать расчёт недалёкий?..

Но в заглушённой полынным бурьяном душе
Хитросплетения чёрных и красных смородин
Гроздьями горсти наполнить стремятся. Уже
Полные жаром: от накипи прежней свободен!
Воля взахлёб: ни к чему продолжать этот бред,
Пряча личину лукавства в паучьих тенётах.
Фальшь не прикроет, как ноги, узорчатый плед.
…Ох, эти нивы, колосья! Их ветер сомнёт! Ах…
Сколько ещё междометий лежит в закромах –
В черновиках чернозёма, в началах наречий.
Сможет ли паводка их небывалый размах
Разговорить онемевший язык нашей речи?...

Файл – уничтожить, корзину – очистить! Впотьмах
Пряча глаза: не узнали бы только при встрече.

* * *

Не молчи – говори, говори что-нибудь.
Всё равно – то что есть, и чего вовсе нет,
И чему не бывать – всю безгласную суть.
Мне знаком тех согласных горячечный бред,
Я пойму. Говори… Намолчишься ещё.
Говори! Подбирая слова, не лукавь,
Не пытайся унять полумёртвую речь,
Что, нежданно очнувшись, пошла через край.

Не любовь, не печаль, не тоска, не испуг
Через кровь гонит с искрами искренность. Всё
Говори! – Этот наш сумасшедший язык
Передаст так дотошно беспомощность рук,
Неспособных найти тот единственный жест,
Слишком нужный сейчас. Твой потеряный взгляд
Не расскажет всего. – Так, как птицы поют,
Говори. Лучше – так, лучше с дрожью в губах,
Бесполезно, бессмысленно, с трелью и без,
И почти не словами… Пойми: наизусть
Повторять чью-то боль – это пошло, не лезь
В эту грязь! Эта скверна не смоется с уст.

Это подло – в чужой забираясь дневник,
Вслух твердить что прочёл. Говори, говори!
Всё как есть, без прикрас. Наш наивный язык…
Он простит – только душу ему отвори –
Глухоту окончаний, гремучую смесь
Безнадёжных частиц. В тьму предлогов, вперёд! –
Наизнанку его выворачивай весь!
Он привык, он давно только этим живёт
Где-то там – в непролазных чащобах, в глуши
Где Кикимора с Лешим и Баба Яга.
И в степях городских, где вообще ни души –
В коммунальных хрущобах, где только ходьба
Босиком, потихонечку пущеный газ,
Телефон, телевизор, сосед в неглиже,
Люди в штатском и в форме, и несколько фраз
На стене… Говори! Домолчались уже…

 

* * *

Ложь всё вокруг и вымысел! Будем тему менять.
Но разговор не клеится – выбран неверный путь.
Сколько всего уже сказано! Жаль, нелегко понять,
что там орёт собеседник (если уши заткнуть).

Парочкой слов не отделаться, не расплатиться за всё.
Много нас – слишком много в каждом, другому назло.
Значит, новый противник в чёрный список внесён?
Сколько там их уже значится! Вот и опять повезло…
Только без рукопашной! Мы ведь с тобой не одни.
Люди вокруг. Понимаешь? Нормальные, без затей,
без патологий, точнее. У них выходные дни.
Жизнь – просто слабая женщина! С нами не справиться ей.

И никчему задираться, в шкуру чужую лезть.
Не выходи из себя, тщетно пытаясь мной
Сделаться, чтобы понять: что там под кожей есть
Разумом непостижимого. Этот билет – заказной.
Не проездной, но белый – «не годен для строевой…»
В штабе? – Все должности заняты, и переполнен стройбат.
Зэки все сплошь с характером – чтобы сказали «свой»...
Мало прослушать в грамзаписи вьюг Соловецких набат,
В руках покрутить самиздатовский «Архипелаг Бедолаг»,
Взглядом впиваясь в обложку, истрёпанную до дыр.
Может, возьмём что попроще? – Ты разожми кулак. –
Что там из детства осталось? Помнишь? С утра – «Мойдодыр»,

Днём – «Золотая рыбка», вечерком – «Самоходная печь»,
При этом не та, у которой над фарами номер шестьсот. –
Ведь не протяжный «Линкольн» и не «Джип» широкий – живая речь:
Пусть у Медведя болит, у Волка, а у тебя – пройдёт!
Спи, моя радость, усни! Баю-бай… и ещё что-то там,
кажется, свет погасили, и рыбки притихли в саду…

Это теперь мы всё сплошь блуднИцы и бражники. Пополам
с горем, водки хлебнув, мелем всякую лабуду.

 

* * *

Буря уляжется. Волны покинут берег.
С глаз пелена упадёт и придётся проснуться –
Цепь сновидений Миранды прервёт Андерс Брейвик...
Рано вставать никогда не хотелось. На блюдце
Чашечка с тонкими стенками, чёрный напиток
Нежно обняв, суетится: скорее, остынет…
Чуткую вазу тревожит букет маргариток.
Прочее всё как обычно. Так будет отныне,
Присно, во веки веков… Ничего не изменишь
Ссоря пространство со временем. Сдвинув предметы,
Только испортишь картинку, а воздух не вспенишь,
Комом в гортани засевшим, изъезженным: где ты?
С кем, и надолго ли там? Да, и собственно, кто ты!
Чем ты живёшь? Так уж важно? Нам знать это надо?
Лёгким движеньем снимается шик позолоты.
Что там, под ним? Как всегда, толстый слой шоколада
Над марципаном... Но ведь не за сладкую плитку,
Ведь не за шелест фольги, расстревоженной ногтем,
Стойко сражаемся? Не догоняет улитку
Взгляд, пристрастившийся к мелким деталям. Давно с тем
Мы распрощались. И что же, опять всё сначала?
Скряга брюзжит, распекая беднягу-расстригу.
Яхта кормой задевает предплечье причала.
Просперо с вышки ныряет в заветную книгу.

* * *

Сотни картинок в одну умещая, пугаясь, не веря,
С криком, и нечем дышать, но для смерти ведь рано…
Голос какой-то чужой, как у птицы и зверя
Разом – и шатко, и гулко, и кровная рана…

Это искусство борьбы с неизвестным в примере.
Времени нет разбираться, ответ нужен сразу.
К иксу любое число мы подгоним, примерим
К игреку что-нибудь. Незачем впутывать в разум
Иго проклятого Эго над Анимой с сыном,
Чью-то шальную праматерь. За гранью рыданья:
Низко рябина, качаясь, склонилась над тыном,
В поле берёза не жалости ждёт – состраданья.

Жаркий июль – это божия милость, дар видеть
Море ромашек. А вы проглядели, растяпы!
С дрожью в листве, со слезами – кору надорвите.
Люди, да что же вы? Ветку сломайте хотя бы...
Август. Пора! Скоро небо прольётся дождями
Всё без остатка, швыряя в лицо золотую
Ветошь, сентябрь проскользнёт незаметно. Меж вами
Встанет ноябрь. Чем заполните чашу пустую?
Что вам там жизнь насулила, что наобещала
Ветренность ветрениц, самовлюблённость нарцисса?
Вот ведь затея – пытаться начать всё с начала!
Масса причин: потому что… в виду чего… из-за…

Сколько шагов от нетопленой печи до двери? –
Это, смотря до какой. Если рана сквозная…
Сотни картинок в одной: всем даётся по вере,
Пара надежд, а Любовь… скинув алгебру Вере,
Физику – Наде, всё ждёт до Софии трамвая.

* * *

Расскажи мне сказку про луну и ветер,
И ещё про флейту балагура Пана.
Мы с тобой чужие, как Москва и Питер,
Но родные словно… Вам там с неба манна,
Нам – дожди косые. Что ж это такое!
Линии весь остров исчертили метко.
И как на ладони – льдинка в сердце Кая.
Между рукавами не прореха – стрелка.
Светят да не греют газовые ростры.
Разве всё расскажешь! Разве только маме…
Розы – по бутылкам, а на клумбах – астры.
Пётр с Павлом в небо метят куполами.
Те углы прямые чопорного Росси,
Тот кургузый мостик за собором Смольным,
Множат полукровок в бледнолицей рассе,
Чтоб встревожить Охту шквальным ветром вольным,
И спешат за Лахту к финским Приозерскам,
К заливным просторам пустотелой дамбы...
Ну а что у вас там, стразу под Загорском,
Что, в июне тоже не включают лампы,
Фонари, и свечи тушат? Жарко пальцам,
Голыми руками усмирять лампаду?
Как ты там? Блуждая по кругам и кольцам
Золотым, – нет-нет да вспомнишь колоннаду
Ту, что Дому Книги распахнув объятия,
Не даёт прохода Невской Перспективе?
Не гони, извозчик, придержи поводья,
Тут у нас булыжник. Что в альтернативе?

Да всё те же брёвна, доски через лужи,
Ведь у нас весь март сплошные половодья.
А фонтаны – позже, Петергоф подскажет.
Но пока богаты царские угодья:
Есть в запрудах карпы, лебеди в озёрах,
Нет дворцам и паркам счёта! Что же цены?..
Где-то за Ижорой, или же в Шушарах,
Подловив попутку после третьей смены,
Можно к вам добраться. Так же есть вокзалы,
И «Московский» даже, с «Красною стрелою»
Долетишь, как ветер. Говорят, камзолы
Там у вас из шёлка, с золотой тесьмою.

Ночью – детский голос: Что это такое?
– Поезд. Шпалы, Рельсы. Ледниковый гравий.
Полустанок этот кличут «Бологое».
Это – перепутье… Видишь, старый драйвер
За рулём газели держит путь на север,
Через Староневский, после Каннельярви
За постом таможни купит снеди: ливер,
Требуху и сердце птичье – на удачу.

* * *

Ни к чему не притронуться –
Лишь бы руки не мыть!
Так недолго и тронуться –
Всех волков перевыть,
Всех ворон перекаркавши
За денёк до того,
По сусекам пошкваркавши,
Не найдя ничего –
Ни песчаного золотца,
Ни лохматой пеньки,
Ни дороги, ни молодца.
Вместо леса – пеньки.

А сороки – не варварши
Да не сплетницы, нет!
Что им этот пожар во ржи!
Им – блестящих монет,
Им бы шпилек с булавками
Да рассыпанных бус,
Ведь у них-то под лавками
Ширит рот карапуз –
Кукушонок в бутончиках,
Что других не любил.

Как на самых на кончиках
Пальцев – ты не забыл?..

 

* * *

Подари колечко золотое,
На счастливый пальчик безымянный.
Но не скользко-гладкое – витое,
Всё в смешинках слёзок. Многогранный
Отблеск блеска с птицами в соцветьях
Пусть пронизывает всё насквозь. Узоры
Тонут в удивлённых междометьях,
Отвлекая на себя все взоры.
Взгляды вспыхивают завистью – подарок?
Безделушка, глупость-невеличка!
... Золотая вязь затейниц-парок...
Девять струн Орфея... Пусть наличка
Заек, рыбок и других зверюшек
Дребезжит, шурша в кармане нашем,
Покупать чушь в рюшках и без рюшек,
Позволяя в том Пассаже княжьем,
Где всегда мерцает еле зримо
Связь мгновенья с вечностью в пространстве.
И старик Платон проходит мимо
Дзен-буддизма в иудейском пуританстве.
Подари... Кусочек хны в левкое,
Часики, кулон, манто из волка,
Шарфик и серёжки, и в покое
Я тебя оставлю, ненадолго.

 

* * *

Северный ветер подул и сменил ландшафт.
Всё на местах, но как будто другой рельеф.
Видимо, дело в маршруте. На брудершафт
Выпьем с тобою, хотя это грубый блеф.

Не избежать нам и так изначального «ты».
Можно, конечно, попробовать «Вы», но вспять
Сясь повернуть не удастся. Строить мосты
Вовсе не то, что записки сжигать. Присядь.

Знаешь такую игру, называется «жизнь»?
Очень похожа на шахматы, но не во всём.
Как бы тебе объяснить, чтобы без укоризн?
(Без кофеина, без сахара...) Ход конём
Необязательно ставит сопернику мат.
Спирт, ЛСД... НЛП – РПЦ кислота...
Избегая жаргон, но приветствуя лёгкий мат:
Ненормативная лексика часто не та
Форма, в которую может вылиться боль –
Гнев, наизнанку смехом, вонзая в злость...
На зелёном сукне – зеро. А у нас тут – ноль
На кредитной. Вот только не надо про ржавый гвоздь,
Соль на царапине… Выплесни кофе в лицо.
Блюдце разбей и чашку. Совсем нету тем
Для разговора? Да, дома лежит кольцо.
Ценный металл предпочтя валюте, добавим затем
Розу ветров, крест, и борьбу стихий,
Мороз, превративший подтаявший снег в наст.
Расплачиваясь расплачься! Такие стихи -
Слова в наилучшем порядке с тобою про нас.

* * *

Страшно в небесах, на земле тошно…
Голоса молчат, и пусты горсти.
Да от жизни много ли нам нужно?
Грошик в кулаке согревать бросьте!

Как у самой речки живёт мельник,
Что бесам запечным продАл душу
За большую цену: за весь ельник,
Да болотный мох. Ты не спи – слушай…

За цветочный луг да за тот берег,
Где ему веночки плетёт внучка,
За сосновый бор да за тьму денег,
Что на дне песчаном хранит дочка.

Будет мимо князь – не проспит Русалка –
Надо ведь отца возвратить чаду.
Для родной кровинки чего жалко?
Ну а для себя – ничего не надо!

Разве чтоб погуще росла тина
Да ручей своё не менял русло.
Разве только… может, ещё сына?
Да ведь только речь не о том: тускло

Всё вокруг, меркнет закат быстро –
Глаз не оторвать от возни с приданым.
Упадёт звезда – по воде искра:
Избранному быть не дано званым.

 

* * *

Навсегда покидающий солнечный мир звук
Оставляет в пространстве воздушном неровный след.
Столь глубокий, что, кажется, небо сорвалось вдруг
С высоты и упало к ногам, как разбитый браслет.

И уже не заштопать дырявый озоновый слой,
Лишь прошить стратосферу случайно блестящим крылом.
Только шелест какой-то недобрый, хотя и не злой,
Очень близкий с листвою, шепчущей: Авессалом.

Красота – совокупность ряда признаков вне
Контекста и времени. Может быть, ты не хотел
Отнимать у неведенья виденое во сне,
Но гармония вся – есть соотношение тел
К обратной пропорции мыслящего Существа,
Суть немыслимого, того, что постичь не дано,
Не достичь пониманием, только отметить: есть два
Критерия ценностей, а между ними – равно,

То есть этого знака пока что ещё там нет,
Только пляски кривой корчат жидких кристаллов твердь.
А когда абсолютно ровной линии след
Перечёркивает экран, датчик фиксирует смерть.

К Устало

Приезжай, посидим, заварю тебе чаю,
Или кофе сварю. Заиграет на флейте
Домовой за плитой. Да не то, чтоб скучаю,
Но захочешь, словам прикажу: потеплейте.
А глазам: откажитесь от пыли печали,
Захлебнитесь в усмешке, лузгою веселья
Подавитесь, чуть тронув слезою в начале
Кружевной край ресниц. Или терпкого зелья
Приготовить? Со вздохом горчичного мёда,
С чабрецом иван-чая и таволгой ивы,
В череде чистотела? Крапивного йода
Каплю капнуть в тростник сухостоя гугнивый,
В зеленчак средь песков, в зверобоя проклятье?
Хоть замок на двери до гостей суеверен,
Не иссякнет Ивана Купала заклятье,
Ведь цветёт круглый год вздорный волос венерин.
Я тебе подарю что-нибудь на запястье –
Рифму жемчуга или строку сердолика,
Или нить в узелках многоточий – на счастье!
И вдогонку сухой стебелёк базилика,
Позабытый когда-то средь ветхих страничек
С мутным домыслом смысла во сне неопрятном,
Рядом с шумным гнездом молодых электричек
С красной искоркой на оперенье салатном.

* * *

Говорить, задыхаясь, как будто бы буквы красть.
Горечь густую пить, соломинку пригубив.
Врать беспощадно с азартом предчувствия. Страсть
Разжигать, чтобы пламя ладонью потрогать… Не ясен мотив
Отступлений и фальши. Зная где чистый тон,
Смрадным соцветием созвучий тщетную плоть
Изводить, запуская под кожу искры. Не в сон –
В забытьё погружаться, в беспамятство. Чушь молоть,
Окончательно мысль потеряв. И причину, и цель
Без раздумий на свалку, как молью изъеденный хлам!

Разве это любовь? Это старый баварский эль,
Перемешанный с мёдом шотландским, с грехом пополам,
С тихой болью, устало вцепившейся в мёртвый нерв…

Ой, креста на ней нет! Эта бестия и мышьяка
Не боится. Вот тоже! Взяла и нашла себе верфь,
Чтоб из рёбер фрегат смастерить да пустить с молотка.
Хоть кому! Лишь бы звонкой монетой боярин платил
Да не лез проверять как пеньку пропитала смола.
Ну а коли найдётся изъян – не жалеючи сил
Как пойдёт голосить, что на печке детей мал мала!
А в избе-то шаром покати. Отпусти! Не губи!
Не со зла, мол, но только лишь с горя…
Ах, смысл-то весь: ремесло бы другое узнать…
Не губи! Пригуби эту чарку печали, в неё окунувшись весь.

«Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?»
Бытие 3. 1.

Ты не одна. Рай не бескрайний.
Очнись от глиняных безделиц!
Возьми алмаз. Ты видишь, граней
В нём несть числа. Дитя, младенец,
Я подскажу: речь не о счёте,
И не о правилах сложенья –
Деленье. Множество в почёте…
Разбей! Вот так, в уничижении
Родится тьма ему подобных,
Быть может – лучших. Снизив цену,
мы спрос повысим. Булок сдобных
На всех не хватит? Что же, сцену
Раздвинем, выйдем за пределы.
Не всё ж за пазухой у Бога
Тебе твердить, что плод неспелый,
Что ни к чему стопам дорога,
Что только этот сад, что только
Есть Он и он, и птичий гомон…
Ведь черенок почти что сломан.
Смотри, заметят… И за сколько
Своё неведение детства
Отдашь? Ведь пострадаешь даром!
Лишь надкуси... Где Божьим карам
Тебя достичь! Ты с малолетства
Жила запретами и снами.
Спала ты жизнь! Жевала сказки.
Ведь вы с Адамом бы и сами
Могли свободно, без указки
Растить детёнышей, как звери,
И быть над ними точно боги,
В своём саду, по меньшей мере…
Не веришь? Так взгляни под ноги!
Вся суть твоя – отродье суки,
Призванье – мёрзнуть обнажённо.
Вглядись, Лилит Адаму руки
Связав, уж рвётся грудью в жёны.

 

* * *

Веришь – не веришь, но я говорю честно.
Искренность, видно, по сути своей безобразна –
Петельки, швы, узелки на изнанке. Уместно
Прятать изъяны, но ложь, как известно, заразна.
Взор твой становится сразу каким-то дремотным –
Кажется вдруг дальнозорким и близоруким
Одновременно. Свойственно жвачным животным
Может быть это, когда прицепляют плуг им
К холке, а после гоняют от края до края
Поля чудес, чтоб затем в чернозём осторожно
Зубы дракона посеять… Ну, а вторая
Мера обмана – озноб беспричинный. Возможно,
Свежий заморский грипп. Постольку-поскольку
Скорость и близость чумы не смущают блудницу,
мытаря и мародёра... Да чем мы только
В детстве не переболели! Спасибо шприцу.

Боль без остатка снимается парой таблеток.
Нервы легко успокоят спиртные напитки.
Кокс, анаша, ЛСД – это для малолеток.
Нас не пугают по чёрному белые нитки…

Что я имею в виду? Поясняю, то есть –
Просто костюм от кутюр из цветного жоржета.
Это не басня, не фарс, и уж вовсе не повесть.
Без аналогий, и, в общем, почти без сюжета.

* * *

Вырви страничку, скомкай, в клочья порви,
Будто и в мыслях не было, на пол брось
Что-нибудь звонко бьющееся… ОРВИ?
Нет, уж скорей МДП! Видимо, врозь
Следует вслед… Ведь это фальшивый билет!
Дрожь телефонная в спину швыряет упрёк.
Номер неверный… Зуммер прерывистый вслед…
Словно НЗ просроченный ночи сухой паёк,
Утра горбушка чёрствая, плесень на джеме фраз:
«Высшая грань одиночества там, где оно вдвоём.»
Свойства любви одноразовой напоминают газ,
Тот, что собой заполняет любой подходящий объём,
А неподходящий – тем паче! Только сердечный сосуд
Занят по горлышко жизнью, ёмкостью всей, целиком –
Нету для прочего места… С криком: всё ложь! беги
В ЖАКТ, ЖЭК, ОВИР, в Жилконторы присяжный суд.
Но разберутся ли: кто здесь при чём, что при ком,
Если все «против» не против, но «за» вопреки?

 

* * *

Молчи не вслух. Не увлекайся,
одалживая клятв зароки.
Верь с недоверием. Скитайся.
Просить не смей! Задавят сроки
Кредитов, охвативших вечность,
И этот банк не одурачить.
Не терпит собственность беспечность,
Ты будешь на неё батрачить –
Таскать тяжёлую катомку,
Жизнь напролёт червя златого
В открытый клюв пихать потомку,
Под сводом неба голубого.

... Пока шмель солнечный в зените,
Сень стен гостиничного дома
Отстраивать повремените!
Пока любовь ещё искома
В тенистой роще вздохов эха,
В необитаемых «й» кратких,
И даже в чащах человека
Смешливо-жутких, шутко-шатких.

* * *

Отклонение стрелки вправо – условный сигнал.
Сон, громыхая вагонами, сходит с путей.
Что было дальше? Кто выжил? Ты вновь не узнал.
Поздно! В сознанье врывается шквал новостей:

«Эхо Москвы» сообщает... обводный канал...
перефразируя фразу... владельцы машин...
тысячи сил лошадиных... купил и загнал...
новый парфюм... черемши... от чужих мужчин…

Вести с Болот... прозвучит долгожданный Глюк...
В Думе нехватки навал... вновь на Бирже аншлаг...
Мы с вами слушаем... Новости... этот утюг...

...бой в электричках... опять за рулём... кодиллак...
вышел из... прибыл в Берлин... возмущённый барак...
экс террорист... Копперфильда любимый... крюк...

Отклонение стрелки вправо – условный сигнал…

* * *

Ни венца, ни колечка, ни брака гражданского –
Шалаша с очагом возле хлева овечьего.
Пусть разбитой кибитки и хора цыганского!
Как угодно, да лишь бы тепла человечьего…

Слова спелого в колосе милого голоса,
Перепутанной пряжи, вязанья, плетения.
Ведь не всё же лохматого конского волоса
К бычьим жилам отчаянного тяготения.

Колебания воздуха звуками резкими,
Слишком редкими, или, напротив, столь частыми,
Что от них не отделаться фразами вескими,
Не замять оборотами деепричастными.

Отговорками всякими вроде: что в толк всего
Взять нельзя, дескать – время… Мы разумом трезвенны:
Что нам крошки от сыра того Пошехонского,
Если есть Адыгейского лОмоть отрезанный.

* * *

Околоутро у самого моря. Солнце в глаза.
На зеркальности стёкол дрожит предрассветный бред
Белой горячки крахмальных простЫнь и сквозь них бирюза
Вглядывается в себя, умиляясь всем небом. Жаль парапет
Балкона мешает, а то бы швырнуть себя ввысь и вперёд:
Вырастут крылья? Отвалятся руки? Друг в друга потом...
Наконец, просыпаясь из сна песком, надеешься, что соберёт
кто-то рачительный в горсточку. Ловишь простуженным ртом
воздух, целуешься с ним в полусне. Пока мелкий бес,
плутая в распущенных локонах, силится гнёздышко свить
в завитке у виска. Сероглазая жизнь всё в лес
смотрит и ждёт полнолуния, чтобы волчицей взвыть.
Чтобы ели, роняя хвою, сводили берёзы с ума,
Осины в истериках бились до слёз доводя тополя.
Щитовидная беззащитность припухших желёз, сама
Сдаётся ангине в детство. Замедляет вращенье Земля.
Горизонт закругляется и растворяется аспирин
В стакане неспешно. Но настежь окно, и воздушный змей,
зацепившись за облако, леску рвёт. Из пушистых перин,
задыхаясь, протягивай руку, целебную влагу пей,
Наконец, взахлёб, как юность, всей грудью, и жди,
Когда лазурит потемнеет, и вкрадчиво-кледчатый плед
ЗА душу схватит, обнимет, и вдруг навернётся слеза
Околовечера, с улицы, новому месяцу вслед.

 

* * *

Благость на лице, за душой – темень…
Весело журчат в ручейках речи
Сладкие слова: хорошо с теми,
Эти подойдут скоротать вечер.

Светлое чело, жаль – в глазах пропасть.
Лихо держит ложь под уздцы крепко.
Что нам до того? Позабыв робость,
Разрослась на весь огород репка.

Курочка несёт дюжинами яйца,
Золотые сплошь. Всё не в прок бабке!
Мышку извела? Вот теперь майся,
В штопаном чулке сберегай бабки,

Вспоминай заветные те тропки
(Вот где волю дать бы словам бранным!)
Леший заведёт на лужок топкий…
Избранных простить не дано званым.

 

* * *

Счастье оптом и в розницу в вакуумной упаковке!
Срок хранения не ограничен. Выгодное предложение –
Приобретайте в комплекте с радостью гранулированной,
выйдет совсем по дешевке.
Стоит ли здесь раздумывать?! Вкладывайте сбережения!
Рекомендуем тепло карманное с нежностью на синтипоне.
Мелкие выгоды – россыпью, крупные льготы – поштучно.
Сладкие сны, без сахара – чтобы ночные пони,
Деревянно качали, укачивая колыбельно-благополучно
Вас от начала до самого… Ну продолжай, до чего же?
Портика чёрного мрамора? Травкой поросшего холмика?
Капли беспечности в ампулах, и ничего не тревожит,
Даже апрельская лирика, даже февральская хроника.

* * *

Просто кончилось лето, а вы говорите: разлука…
Скоро осень, и вовсе не нужно устраивать драму.
Просто клюква созрела, брусника… От каждого звука
Пробирает озноб, потому что сквозняк. Нужно раму
Плотной тканью оклеить, а стёкла дожди перемоют.

Да не слёзы, а изморось мелкая – ведь на болоте
Чаще моха морошка. Рябина собою самою
Так красна, что горчит всё вокруг. Спелый колос молотит
Цепкий цеп сентября – рассыпает октябрь мукою
Вздор ячменно-ржаной. Содрагается влажности стрелка,
Замирая на той высоте, где беда сухостою,
Но раздолье заядлым охотникам – рябчики, белка…

А в озёрах – форель… Не кричит и не воет белуга.
Скоро лёд схватит воду в охапку с осокой и пижмой,
С камышами в придачу, остудит, позёмкой присыпет.
И пойдёт на растопку обложка от «Бежина луга»,
А затем и форзац, и страницы. Оборки и фижмы
Сменит ватник, а душу согреет настойка на липе.

Но пока нет спасенья от яблок, орехов и мёда,
Нам нельзя простывать под дождём – впереди бабье лето.
Мы ещё наглядимся на клинопись птичьего взлёта.
Слишком яркий пока на запястьи след от браслета,
и загар не даёт побледнеть при созвучье «разлука».
Резь в глазах заслонила все стены вязанками лука.
Льдинки в ливнях Ильи тают в грозных угрозах порока,
И кипрей с головой обдаёт изобильем с порога,
Но отводит оскомины резь от бесстыжего тука.

 

* * *

Не кричи, не терзай слова.
Остуди уста, затвори.
Завтра новая будет глава.
С красной строчки дерзай, твори.
Повторяться не вздумай, нет!
Лучше сразу отбросим прочь
тьму подробностей вечных бед,
даже если они точь-в-точь
правда жизни, и ты не хотел
ничего, кроме истины, знать.
В этом ворохе личных дел,
что ни буква, так вслед печать.
Что ни цифра – под ней статья.
А превысишь расход чернил –
под землёю достанет судья:
Что ты там о себе возомнил,
измышляя чудное? Врёшь,
что не сплетник ты, а пророк,
что за пазухой медный грош,
что ты честно платил оброк.
А змею согревал на груди
по нужде своего ремесла…

Затвори уста, остуди
жар жестоких слов «не со зла».

 

Калыханка *

Успокой меня, пожалей,
Колыбельную на ночь спой.
Ты укрой меня потеплей
И скажи, что окончен бой.
Поле брани быльём поросло,
Так давно, что вечерней порой
И не вспомнить, что значит «зло».
Очень плотно шторы закрой.

Успокой, пожалей, прости –
Не храни обид, не лелей!
Ведь озимым ещё расти
И расти. Яровых полей
И в помине ещё – весна
Еле-еле, слегка капель.
И как будто из детского сна
Вся в огнях новогодняя ель.

Так укрой меня потеплей.
Нашепчи мне что-то, напой.
Успокой меня, пожалей,
Обещай, что возьмёшь с собой
И на край земли, и за край,
(Дна коснувшись – в небесную высь).
С прядкой сонных волос поиграй
И украдкой во сне приснись.

* Калыханка – белорус. Колыбельная

* * *

Настоящая осень позднЕй, это только набросок
И его пробный оттиск, весь в шуме дешёвой бумаги.
Всюду серые пятна. Нелепость редакторских сносок
Не даёт относиться серьёзно к стихам этой саги,
Небылица которой струится с пера чёрной тушью,
Выявляя стеклянную дверь и бетонные блоки
Сквозь плакучие ветви в листве. Это – близость к удушью,
Или поздние россказни Эды про демона Локи?

Скандинавский хитрец как-то выдумал ясень да иву
Наделить человечьим обличьем и бросить у моря
Бездыханных, лишённых судьбы, от отлива к приливу,
Чтоб тянулись ветвями друг к другу, не ведая горя,
Но и счастья не зная. Валгалла гадала: что будет?
Что же будет затем! Не жалеет зима снежной пыли.
Надо их оживить до конца, чтобы жили, как люди –
Чтоб пещеру нашли и огонь в очаге разводили.
Грели руки над ним, поклоняясь кудрявому духу
С рыже-огненными волосами и взглядом горящим.
Пока Хель не плеснёт на очаг им хандры медовуху,
И не сманит настойкой тоски в сине-белые чащи.

 

* * *

Очень нужно сказать что-нибудь,
пусть себе самому, про себя, молча,
но – нечего.
Все слова – чужие,
и голос, и почерк,
да вот и чернила иссякли.
Жизнь – чёрно-белая зебра скорость набрав,
превратилась в какое-то серое печево,
Месиво, массу, продукты питания,
средства защиты от холода с помощью пакли.

С помощью клейкой ленты –
широкой, плотной –
в доме тепло замуровано,
Люминесцентным зудом подёрнутое,
с отдушкой сгоревшего газа.
Всё не так! Не про то молчим, не о том!
Только с виду окно сурово, но
На деле не наледи мутной страшится – дурного глаза,
Слуха чёрного сплетницы подворотни –
дворовой сводни,
На кривой переулочек наводящей…
Ох, эти блузки!
Чулки капроновые с ажурной резинкой,
макияж новогодний,
Шепоток хрипловатый косвенной речи,
язык раздвоенный, злой, змеиный,
почти не русский.

 

* * *

Можно, конечно, тихонько уйти, а можно остаться –
Вдребезги всё перебить, перервать в клочья… А Совесть? –
Ушла в декрет. По секрету скажу от её сурового братца
Закона – купила билет, села в поезд и баста! То есть:
И след простыл. Ищи-свищи девку в поле.

Сватья Мораль после этого вовсе слегла – то мигрень, то простуда.
На излечении нынче у матушки Лени. Средства от боли
Та ей даёт – белена, мухоморы… Короче, обе они далече отсюда.

Тётка Память давно уже как не в своём уме –
то, что было не с ней, почему-то отчётливо помнит.
Впрочем, батюшка Время с дарами к ней ходит и причащает исправно.
Говорит: ничего, всё пройдёт. А намедни (коль Память не врёт), где-то в Коломне
Пособоровал даже бедняжку. Сказал: перед Богом все рАвны.

Хуже с Честью – ушла в загул и в запой, золовка.
И уже ни одна больница её не берёт на лечение.
Догулялась, шалава! Сколько протянет? Даже неловко
Спрашивать. Уж какие тут нравоучения!

Кстати, сам-то Закон тоже хорош, голубчик.
Так заврался, что даже слово молвить боится.
Что кому присудил, что отнял? У кого? Наворачивай супчик
И уж лучше молчи, дорогой. Тебе бы умыться, побриться.

Только одна свекровка Зависть свежа да в обновке.
Мужика своего, лихоимного скрягу, сказками тешит.
Доченьку Жадность холит, но не без сноровки
Выжимает, что нужно. Блудливого сына – в ежовых держит.

А вдовец-то Обжорство возьми и женись на Злости.
Та ему подыскала диету: что-то вроде из хмеля с солодом…
Что тут сплетничать – и медовый давно позади, а у них всё гости.
И уже на сносях. Вроде мальчика ждут, и назвать хотят Голодом.

Леди Гордость не им чета, по круизам – то Кипр, то Ницца.
Самомнение, напротив, ушло в подполье,
выясняя свою принадлежность:
В смысле замуж Ей выходить, или Ему жениться?!
Всё никак не решит, бедолага…Пока подруга Небрежность,
Напару с сестричкой Халявой бьют баклуши.
Зря смеётесь, всё не вопли Безделья – посуда будет.
Где Смирение и Кротость? Монашки-молчальницы.
А по двору клуши
Носятся, кочетов обольщая квохтанием. Ну прямо как люди!

Что касается прочих – кто их знает где, и не дозвониться:
Кто в бегах, кто в скиту, кто на промысле золото моет.
Потоскуха Тоска у окна потоскует и спать ложится.
А Уныние пО свету бродит с дырявой сумою.

В этой семейке Чёрт не только все ноги попереломал, но и шею тоже.
Нету жизни теперь калеке – сплошь издёвка в намёке тонком.
Вот Любовь-малолетка и теребит за полУ прохожих:
Подайте грошик на хлеб… Ну кому тут следить за ребёнком?..

 

* * *

Жёстко на полу. Потолок мягче?
Пусть не мягче, но зато чище.
Что в кармане? Да уж не пятак, чай!
Раньше был пятак, нынче стал тысячей.

Все шестёрки метят в тузы – ясно!
Что копейкой было, теперь – рубль.
Только, что сегодня на вид крАсно
Завтра непременно пойдёт в убыль.

Брось! Гуляй, кути, проливай водку,
На стене малюй, не жалей краски!
Добавляй ещё и дери глотку –
Песни пой, а после травИ сказки:

Жил да был у бабушки злой козлик –
Охранял жилище, гостей кушал.
Как-то добрый волк пробегал возле –
Так остались только одни уши.

Жил да не тужил! Только весь вышел.
Туча блох осталась, да тьма вшей.
Что нам потолок? Ты бери выше!
Выше – снова пол, и куда дальше?

Белому бычку это и не снилось!
Впрочем, он до снов-то охоч не был –
Дул в свою дуду. Сердце не томилось,
Было видно с лёту – всё сплошь нЕбыль.

Ну а тут поди разберись сразу –
Чья та голова, чьи при ней ноги?
Поздно тормозить, поддавай газу!
Разве, про себя, подвести итоги.

Что же это – двор проходной, или…
Что за голоса верещат в ванной?
Не видать ни зги, только столп пыли.
– Кто тут избранный?!
– Ну а кто званый?

* * *

То ли посуду помыть, то ли сойти с ума.
Но ведь можно плюнуть на всё и жить, как скотина в хлеву...
Где-то тут завалялись горбушка, сушка, хурма,
Пара картофелин. Значит, пока на плаву?
Значит, живём пока! И есть чем руки занять –
Какое-никакое, а всё-таки ремесло.
И вроде бы нет причин что-то в себе менять.
Жаль только крышу тем ураганом снесло,
Помнится, в самом начале апреля, а руки всё не дойдут.
Каждый дождь – катастрофа, целый вселенский потоп.
И уже холода, как-то близко… и больше не греет батут,
На котором можно подпрыгивать до самого… Стоп!
Может быть, всё-таки стоит что-то вокруг сменить –
Например, передвинуть шкаф, и выкинуть вовсе кровать?
А в довершенье картины повычёркивать Маш и Мить
Из записной, и бросить на этом писать!

Музу пустить в расход – швабру ей дать и ведро,
Но для начала – корзину: пусть собирает грибы,
Ягоды, банки закатывает, пока мы тут ищем ядро,
А точнее, корень всех зол. Чтобы польза была с голытьбы,
Всех домовых в наряд, в руки им дать молоток –
Пусть починяют что-нибудь, нечего Ваньку валять!
(Кстати, где они этого Ваньку нашли?) На поток
Дело поставив, можно пойти погулять.

Но, между нами – кран течёт и электросчётчик косой.
Газа, и не было никогда, говорят. И не надо хватать весло.
Лучше уж сразу позвать на чаёк эту мегеру с косой,
То есть – с косой, а не – с косой… ну вот, запутались, как на зло.
Кстати, синонимы надо бы … Где тут у нас карандаш?
Ох уж дурные привычки, всех замыслов наискосок!
Лезут же мысли в голову, просто сплошной саботаж:
Ни с того, ни с сего посуду помыть, да ещё и заштопать носок…

* * *

По канве иголочка
– Раз, два, три…
Золушка-золовочка, не соври!
Чёрточки да точечки. Весь задор:
чтоб на каждой строчечке – свой узор.
Что на пяльцах вышьется?
– Назначай.
Голосок послышится, невзначай:
– Раз, два, три…
– иголочка по канве.
– Здесь нужна сноровочка!
– По Неве,
по Свири порожистой долго ль плыть?
– Не минуешь множества – клевер, сныть…
– За Кижами скит святой, да не наш.
– Той салфетки вышитой не продашь.

– Не соври, золовочка! Весь узор –
в чистом поле ёлочка. Прячешь взор,
Дескать:
– нету бисера, чтоб слезу
Богу. Вот бы мастера, чтоб росу
в жемчуга да яхонты обратил.
– Для озимой пахоты нету сил…

Яровые россказни – ни, да не –
вдоль души рукой скользни!
– Мулине.
Там – рябина с яблочком, глянец, гладь,
тучка да за облачком – ливень. Глядь –
вся канва повымокла, невзначай…
– Схимонахом инока назначай!

Как на дальней пустоши тихий свист,
но не так, что с уст гроши! – Точно лист
оборвался с дерева, золотой.
– Ни гнезда тетерьева! Чтоб на той
вышитой салфеточке: тополь и
чтоб на каждой веточке соловьи.

* * *

Пальцы её ласковые, нежные руки, трепетный краешек платья
Цветастого, волосы, тщательно собранные в узел упругий.
На полотно, на бумагу, на шёлк разве всё это выплеснешь?
Расширяя объятья –
Беличьей кистью? Пастельным мелком? Пёрышком птичьим?
Тени разлуки
С самого первого вздоха кипящим свинцом заливали веки.
На языке наивном «люблю» неизменно тонуло в плаче.
Стрелки, на циферблат совершая варварские набеги,
Пленных не брали, ведь не обещали «лучше», но только «иначе»...

Темень со светом игрались в пятнашки. Пленительные купюры
Налагали на зиму сны. Тешились чаем простуды.
Звуки тревожные с криком будили сознанье. Шуршали купюры
Выцветших облигаций, вовсе бесценными делая
макулатурные груды.

Горстка беззвёздного неба в окне. Это ль не близость Мессии?!
Но на каком языке заумном – буддизма, христианства, ислама –
Выскажешь невыносимо протяжные мысли – те, что о России...
Чем ты заполнишь длительные пустоты просторов
двусложного «мама».

С одностопным хореем этим видно всю жизнь суждено бороться.
Биться в стекло зеркальное, раниться в кровь кривизною его,
заламывать руки
И повторять: сиротство! Но ведь не старость ещё, не старость...
Глиняного уродца
Глазки пуговичные...
Голос её тихий, долгих волос гордиев узел упругий.

* * *

Ни венца, ни колечка, ни брака гражданского…
Лишь пещера сухая, клок ворса овечьего.
И звезда, и рожденье младенца христианского.
Не тельца в позолоте – дитя человечьего.

Чтоб волхвы приходили с дарами богатыми,
Чтоб с изюмом и мёдом, с орешками грецкими.
Чтоб с орудьями струнными пели: как рады мы!
Как мы счастливы этими сказками детскими,
Этим лепетом первым, уже истолкованным:
Здесь он молвил «Мария», а там «Вседержитель».
Ну прости, ну не плачь. Как понять, бестолковым им,
Что сейчас ты сказал не «Господь», а «спаситель».

Не палач с прокурором, но врач с адвокатом
Здесь уместны! А, впрочем, ведь слов этих громких
Ты ещё не умеешь сказать с перекатом
Под нёбом – смущает скрежещущий гром их.

Ты вообще не желаешь разучивать буквы,
Из которых составят нелепые списки.
Твой язык, он – другой… Что же, просто из рук вы
Не можете взять что дают, без расписки?
Откровений боитесь, а носите в сите
Драгоценную влагу… Что, тяжко вам, туго?
Если что-нибудь нужно, так вы попросите.
Не грызитесь, как звери – любите друг друга.
Что в сибирской тайге, что в пустынях Израиля –
Той же плотью и кровью, и тайной младенчества
Все вы живы. Не ссорами Каина и Авеля,
Ведь не склоками правящей касты и жречества!

Тьма истекшего времени притчами дразнится.
Задыхаясь, кричите: не пальма, а верба, мол!
И не терн – можжевельник… Какая вам разница.
Говорите лишь Да или Нет. Что вам ведомо –
Это время не прошлое, но настоящее.
Ведь не всё то история, то, что предание!
И не вынешь из азбуки звуки шипящие!
Вся-то грамота ваша – на блюдце гадание.
От наречий с предлогами к деепричастию,
Как покатится яблочко, уж не воротится.
Где вам истину всю – воспримите хоть часть её.
Магдалина отмоет, пока Богородица
Отведёт Вас от края, от взгляда злодейского
Скроет воздухом Вас, только... Разумом трезвенны!
Хлеб, вино, и от сыра того Адыгейского –
Коль не весь целиком, так хоть лОмоть отрезанный.

* * *

Прости меня за фальшь, обман и ложь.
Я знаю, нелегко раздвинуть рамки
Привычных ценностей, где доллар выше марки,
А фунт… Да что он нам! Ведь ты живёшь
В другой стране. Здесь фунтом мерят горе,
А так же соль и лихо. Ну, а счастье,
А радость всю вмещает соучастье
В каком-нибудь бессвязном разговоре,
Что по душам и не без стопки горькой.
Здесь круглый год метёт и нужно греться –
Хоть чем, хоть бромом. Никуда не деться
Отсюда нам. Там хорошо, за горкой.
А за бугром и вовсе – всюду чисто,
Евростандарт, и кличат сплином нашу
Тоску, на молоке заводят кашу,
И щей не варят. Что до баяниста –
У них он ходит в смокинге и в шляпе.
Не в той, что на асфальт кладётся днищем,
И всей подкладкой в крик: подайте нищим!
Спаси Вас Господи… Ах, не понять растяпе –
Чем ткань богаче, тем дороже выкуп,
Обильней десятина. Чем попало
Не отбрехаешься. Зашепчет гордость: мало!
И вслед: читал бы сутры, знал бы прикуп.

На кухне «Отче наш» не лучше ль? Втихомолку
Три раза – всмятку яйцо, а шесть – вкрутую.
И дюжину, чтоб лучше вылось волку
Тамбовскому. Без счёта – чтоб пустую
Тотчас сменяла полная. What do you
Want more? – Опять сбивает с толку.

 

* * *

Горько на губах. На душе тяжко.
Как гореть дровам, если нет тяги?
У тоски всегда под рукой ложка
Дёгтя, та, что в мёд. Обнимать ноги
Просится печаль. Собирать слёзы
Скорбь спешит. Отчаяние чай с мятой
Разливает пО столу. Грусть в вазы
Норовит расставить полынь с рутой.

А багульник шепчет, что нет Бога.
Чистотел шумит: рядом смерть, видишь?
Выцвели давно лепестки мака.
Холодно, знобит, полумрак, тишь,
За окном туман. Не видать неба.
Ходишь босиком по путям санным.
И слова дрожат в глубине нёба:
Горе – избранным. Ну а что званым?

 

* * *

Вот так и вся жизнь – взаймы, у себя у самих в кредит.
Как в шелках – в обносках. Да что уж! С долгами с этими…
В списке любом – на последнем месте. И не бередит.
Раз не под силу на первом, привыкли вторыми, третьими,
Лишними, запасными… Умеем концы свести,
Ловко их пОд воду спрятав. Знаем чем брешь закрыть,
Ту, что на весь бюджет расползлась. Свисти, не свисти –
Катится шар по дощатому полу… Умерить бы прыть,
Планку пониже поставить и тут навсегда замолчать.
Чтобы ни вздоха, ни звука. Сохнет сургуч на устах,
Давит на сердце камень, душит душу печать
Каинова одиночества... Как же пронзителен страх:
Навсегда разлучиться с тем, кого не видал никогда;
Потерять дорогое, то самое, чего никогда не имел.
Из обрезков судьбу раскраивая, причитаем: беда, беда...
Как неровно ложится, въедаясь в изъяны подкладки мел!
И спешит, и торопится щёки обжечь солёненькая вода.

 

* * *

Промолчи, оставь всё как есть,
Всё равно не скажешь всего.
Зависть белой может быть, месть –
Только чёрной. Вдруг ни с сего,
Ни с того идти напролом:
В дверь ворвавшись, биться в окно,
Не пером чернильным – крылом
Выводить тревожное «но…»
На стекле, вспотевшем от бед.
Не давая спуску глазам,
Вспоминать далёкий Тибет
И шептать: откройся, Сезам.
Выпусти, скалу отвори,
Дай опять вздохнуть глубоко,
В лёгкие набрать свет зари
Утренней и мчаться легко
По простору мира в душе,
Вдаль, где Ангел слабой рукой,
Сообщает мягким туше
Стаям белых клавиш покой.

* * *

Умерло, кончилось, выдохлось, прервалось…
Вырвавшись из объятий, выскользнуло за дверь
На золотой цепочке… Руки – растерянно – врозь.
Губы – упрямо – сомкнуты, чтобы не вымолвить: Зверь
На золотой цепочке… Призрачное «навсегда»,
Преодолев сомненья, навсегда перешло в нули,
Справа от точки, требующие сокращения. Холода...
Ветреность треплет немыслимость: ландыши отцвели.

 

* * *

Ты ко мне не вернёшься. И даже во сне дурном
Не скользнёшь мимоходом на фоне безликой массовки.
Что сердечко? Уже не шалит – ходит, как метроном.
Разве только слегка натирают в подъёме кроссовки…
Разве только чуть-чуть, иногда, вдруг сжимает виски,
И пульсирует что-то тревожно, походке не в такт.
Принимать не желая как данность свершившийся факт,
И пытается вспять и назад, и... Привстав на носки,

Ты ко мне не вернёшься! Да, собственно, я и не жду –
Слишком поздно, и рано вставать. Да и что нам с того:
Если б заново, снова, иначе… Замяли вражду!
Согласись, что почти не тревожит уже статус-кво.
Qui pro quo… Вот нелепость – потрёпанный край теребя –
Так и жить бы, спиною к спине, словно Янус двуликий…
Сумасшедший не значит – дурак! Уничтожив улики,
Отболело, прошло? Без обид! (Это так, про себя)…

Не вернёшься уже, даже если назад попятимся,
Даже если кривым переулочком, двориком жутким,
Где-то заполночь сильно, на чьей-то безмолвной жилплощади,
Или, напротив, в горланящий полдень, центральным проспектом…
Ты ко мне… Время-времечко! Полно, назад не воротится.
В щелях ноет сквозняк, в дымоходах печных ветер носится.
Что людская молва – долгоокая та криворотица!
Не морщины. Очками натружена, в кровь, переносица.
Не вернёшься? И пусть… Пусть прольётся уже эта тьма –
Ведь почти перешла уже осень, на красный, зима –
Чёрной гущей кофейной на белое блюдце рассвета.

 

* * *

Ни венца, ни колечка… Не брака гражданского!
В тихой тИнистой заводи, с кожей животного
Счёт сведя, ни напева тебе мавританского,
Ни еврейского плача, ни богоугодного
Псалмопения, воска, дымящего ладана.
Облачением обрядов покрытое таинство
Обнажаясь прошепчет, нежданно-негаданно:
Разве можно войною за братство и равенство?
Кто не с нами тот против… Так в зеркало смотрятся,
Углубляясь в морщинок родимые чёрточки.
Так в огне фотокарточки старые морщатся –
Вспышка, дым, пустота… Чем-то тянет из форточки,
Чем-то тёплым, парным. Страшно жить в этой трещине
Между светом и тьмой. Волны моря житейского
Набегают на берег пустой – волны пресные.

Горький травничек с батюшкой на Благовещение,
Виноградная кровь Пасхи, счастья плебейского –
Хлеба сдобного матушкой лОмоть отрезанный.

 

* * *

Вот бы съёжиться вдруг до размеров аптечной горошины,
И, забравшись в компьютер (желательно в тёплый процессор),
Затеряться меж файлов – тех, что в корзину брошены.
А когда за тотальную чистку примется Norton-агрессор,
Ни единой строчки не выдав, безропотно память покинуть.
Жёсткий диск забрюзжит, очищаясь от вирусного озноба,
Захрустит, заскрежещет, как сотня ссутуленных спин, гнуть
Которые некуда дальше, а выпрямить… Вот ведь хвороба
С одноглазым чудовищем этим, вконец из винчестера выжившим!
Не понять что случилось, а может быть дело за малым?
За каким-нибудь словом дурным, дрожь предсердия вызвавшим,
И расстроившим хрупкую дружбу пластмассы с металлом.

Принтер примется комкать бумагу за пачкой пачку.
Картридж бросится осатанело транжирить краску.
Старый хакер уткнётся в дисплей (непременно жуя жвачку),
будет тщетно пароль подбирать, чертыхаясь искать подсказку
В паутине возможных решений, в ответах дремучих
На вопрос не про то, не о том… Через щёлканье клавиш
Вдруг пробьётся нежданное: Libero me – следом: Besa me mucho –
И совсем неуместное: Ты ведь меня не оставишь?
Не покинешь, не бросишь на волю железных условий,
Не отдашь на съедение фактам... Подстрочные дрязги
Застарелых иллюзий притихнут здесь, на полуслове,
И болотистый омут дисплея затянут сплетения ряски.

* * *

Сотни картинок в одном: не бояться, не верить
И не просить ни о чём, никогда, даже друга.
Нам не по силам любить, только жалостью мерить
Можем чужую беду. Пусть медвежья услуга.

Что за душой? Километры цветных негативов,
Фокус размытый, в глазах красным всполохом вспышка.
Долгая выдержка – это ведь в прерогативах
Мастера, мы же – любители. Наша одышка
Не позволяет растрачивать время впустую.
Как это – мяться в смущеньи слова подбирая?
Уголь возьми, чиркни спичкой – я пламя раздую,
Буду огонь греть в руках, чтоб от края до края
Ты разошёлся как Днепр, пускай ненадолго.
Я задержу этот миг! Хочешь, спелою вишней
Стану в ладонях твоих? Хоть как Матушка-Волга
Баржи гружённые лесом из Горького в Нижний
Буду сплавлять… Не имеет торгового смысла?
Но, изучая повадки подбитого зверя,
Хочешь чтоб сразу, как Лена, как Дон и как Висла…
Сотни картинок в одну умещая, пугаясь, не веря.

* * *

Черногрудая земли даль.
Ясноокая небес высь.
Задрожала под ребром сталь,
Приказала пустоте: длись...
Собирался чернозём в грудь
Бить наотмашь проливной дождь.
Прикоснулась к серебру ртуть,
И по жилам полилась дрожь,
Что река – из берегов вон.
Так из шёпота спешил в крик,
Что стекло из тишины – в звон.
В корень волос золотой стриг,
С подбородка вдоль щеки всей,
Над устами нежный пух брил.
Обжигал порез суховей,
Капал воск с надломленных крыл.

Ясноокая небес даль
Целовала чернозём в грудь.
Зашивала раны край сталь
Замирая под ребром: в путь!
Из гранитных берегов – вон!
Думал – шёпот, выходил – крик.
Думал – всё это дурной сон.
Верил – в зеркале святой лик.
Иерейский сан пригубив,
Иноческий чин примерял.
Всё на гору лез, что Сизиф.
В бездны божьих хлябей нырял.

Рытвинами горькой коры
Звали в дальний путь тополя.
Отложили хворь до поры,
Вынесем испуг за поля.
Пропасть ширится, растёт: пусть!
Чернокрылой доли букварь,
Затвердив почти наизусть,
Превратилась ртуть в киноварь.

 

* * *

Господи, отпусти. Не оставь, но ослабь, Господи! Не умножь…
Как с этим жить мне, Боже мой? Как мне сквозь это дышать?
Будто бы лист оргалита меж нами с тобою. Что нож,
Тронутый ржавчиной, этот! Так, в руках подержать,
Повертеть, прикоснуться… Перечеркнув долготу широтой,
Вымыслы в домыслы сплетницы-умницы тянут, и до сих пор
Только одно несомненно: под грузом тайны не стой,
Предпочитая заспинным усмешешкам выстрел молчанья в упор.

Приторным «Я» на титуле вычерченном, безуспешно стяжая покой,
Всеми струнными и духовыми сражаясь с горчащим «ты»,
С тайной надеждой, что вывезет и на этот раз.
– По кривой, Пер, по кривой!
Господи, перепахать бы всю жизнь, что поле – от рва до черты.
Перелопатив бесплодный песчаник, суглинок скользкий преодолев, чернозём
Наконец ощутить под ступнями босыми, там где-то, ближе к закату земного дня…
Я боюсь, Господи, страшно видеть тщетность свою во всём,
Но хочу ли я, не хочу, спаси меня, Боже мой, спаси от себя самого меня.

* * *

Каждым утром беспамятным, вслед за резкой потерей сна,
Мы теряем друг друга. На берег выброшены волной
Две амфибии в чешуе золотой, что несносно тесна –
Панцирь нужен железный на суше… Поранившись ранней весной,
Хвост русалочий надвое – разве так ноги болят! –
Слёзы эти – неутолимая жажда морской воды…
Горе-море моё, море горечи. Бросишь взгляд
В глубину кручины, в пучину стихии – Ты…

Каждый день начиная от печки – выключив газ,
До упора вентиль, ключи не забудь, в карман.
Турникет, эскалатор, вниз, вверх…
– Что для вас?
Лотерейный билетик мгновенный, бульварный роман…

Подороже хотим, но бесплатно. Выходит, что жизнь права:
Тают льдинки алмазные, сто раз оплаченные
и скупой остаётся ни с чем!
Каждым вечером тщетным ищем на ощупь одни и те же слова.
– Как бы так, чтобы… Только не надо опять этот глупый вопрос «зачем?»

 

* * *

Врать всё так же отчаянно, резко тему менять,
Путая след, выбирая самый окольный путь
Искажения фактов… Незачем ставить «ять»
После жестоких согласных. Просто со мною побудь…
Вечером пустотелым в кресле тихонько вздремни.
Несколько слов ни о чём… В общем-то, это всё,
Большего и не нужно. Но: «пристегните ремни!
Наш аэробус…» Куда нас всё время несёт?
Что мы забыли в заоблачных холодах,
В полуголодной зиме, растревоженной в самый зной?..
Как эта наледь некстати, когда ещё нет в плодах
Даже намёка на спелость. Просто: побудь со мной.
Просто забудь о том, что в кармане лежит билет.
Что ты с собою берёшь, что ты сдаёшь в багаж.
Рано ещё пристёгивать к сумке походный плед.
Да, я всего лишь Шут, но ты тоже не больше, чем Паж!
Вот и опять до раздора осталось… Конечно мигрень…
Утро мудрее вечера… Вряд ли. Не всё ли равно?
Завтра... Кто знает, что будет! А нынче – лень
Резать ножом подкладку, лезть под второе дно.

 

* * *

Каторжно-ссыльный Декабрь, без санкции на переписку.
Вялотекущая оттепель не предвещает угрозы,
Лишь сообщает слепой поворот телефонному диску,
Напрочь лишая надежд абонента. Июньские грозы,
Розочки белые, красные… Нынче игрушки другие:
Изморозь – бисером, иней – стеклярусом, окрики ветра.
Льдинки беспамятства в сердце – плацебо от мук ностальгии,
Но не от тяги к бродяжничеству декабристки по имени Герда.

Кай неприкаянный и окаянный – на что-то всё это похоже –
Перебирает осколки желаний прекрасно-безжалостной Дамы,
Слово из остроугольных кристаллов слагая. Ну что же ты, что же
Не одолеешь задачку никак? Не душевные травмы!
Сплошь переломы надежд, со смещением, кровоподтёки
Связей, растянутых вплоть до разрыва. Фантомные боли
Не донимают, ну разве что ночью, но, видно, порез глубокий,
Незаживающий, непреходящий, как существование. С того ли
Мы начинали? Вернёмся: декабрь, острог невралгии,
Ссылка на выселках ближних, в сугробах имён подлежащих,
Спазмы внезапных сказуемых, где-то на периферии
Речи пропавшей в заснеженных чащах, метелью кавычек кипящих.

 

* *

Сказочки, песенки… Выдохшись за день,
Сбитень горячечный вечером поздним.
Из безделушек лишь крестик да складень.
Из междометий любимое: Бог с ним…
Из оправданий: чужого не надо!
Собственно, хлама своего нам довольно.
Из пожеланий: пожалуй, что яда,
только чтоб сладкий и чтобы не больно.

Тапочки, чепчики, сны под пластинку –
Лишь успевайте менять батарейки.
Возле окошка Калинку-малинку
Ловко пристроив, гнездо канарейки
Птенчиком шустрым в пушке голубином
Обогащать. Не Самим, но – собою
В птичьем каталоге, в перечне длинном,
Утром быть жаворонком, ночью – совою.

Фижмы, оборочки… Ведь не напьёшься!
Только растрогаешь ссадин надсаду.
В руки, синичкой! Так ведь не даёшься,
В мыслях склоняясь к маркизу де Саду,
В помыслах – к Юнгу с алхимией сонной,
К Фрейду с порочностью архитипичной,
не соблазняясь озоновой зоной –
разве что прочностью кладки кирпичной…

Песенки, басенки, сказочки, притчи,
Мыло лимонное, мятная паста,
Близость weekend'а, заздравные спичи
в суперобложке от Екклесиаста.
Веет надеждой от снежного хруста.
Небо стучится в чердачную дверцу.
Верится: весточка от Златоуста
обезголосевшему Сладкопевцу.

* * *

Этики эстетика –
не заманишь в стих.
Чайного пакетика
хватит на двоих.
Зёрнышки кофейные,
сахар-рафинад.
Тусклое рассеяние
взглядов где-то над
Верхней перекладиной
тёмного окна,
Что напротив. Краденой
кажется она,
Эта бестолковая
радость. Полотно.
Ниточка суровая.
Нежное сукно –
Похвале упрямится,
ждёт хулы иглу.
Что же ты, Упрямица,
ворошишь золу,
Отворяешь двери им
настежь – всё одно!
Веры в недоверие
влажное рядно.

 

* * *

Как там в небесах? Под землёй – что там?
Каково оно, в полынье небо?
Чьи черты дрожат на воде? Кто там
Смотрит с высоты в пустоту слепо?

Что он говорит? Знать бы то слово!
Слушать да гадать больше нет мОчи.
Невод полон чем? Что с того улова –
Кости, чешуя, да отброс прочий.

Не велик оброк, а платить нечем –
Всё добро давно перешло к нищим,
Только злость одна… Чем мы жизнь лечим!
По каким лесам трын-траву ищем!

По каким лугам заливным, топям,
Сонным буреломам? К каким силам
Просимся в наём? В чём тоску топим?
В глубине какой, под каким илом?

Вроде и не взять, да нельзя бросить.
Вот она, Душа, под платком рваным.
С плотью до поры не бывать врозь ей.
Избранным не стать, не бывав званым.

 

* * *

Пригорюнилась… Вся себе не своя, а другим и подавно чужая.
Пока, по расшатанным рельсам, трамваи спешат куда-то
вдаль проспекта так, будто бы навсегда уезжая.
До кольца и назад, как ни в чём не бывало. Круглая дата
на пороге… В прихожей уже! И сходить с ума надоело.
Разве здесь до рубашек, когда целый век потерян!
Кроме части речи чужой, что ещё? Где своя? Без возврата
растерялась в людской молве. Или слух тетерин?
Или взгляд куриный, слепой? Ведь не в этом дело…
Дело в том, что не любишь, и я тебя понимаю.
Но надеюсь, что жизнь обретет, наконец, подходящее русло,
Не сейчас, конечно – позднее, за Пасхой где-нибудь, ближе к маю.

Вот на Троицу прошлую, помнишь, как пташечка Божия
Заливалась в берёзовых кущах – мурашки бросались в бегство.
Пригорюнилась, смолкла, прельстилась корочкой заскорузлой…
Не злопамятность это, пойми, просто память хорошая.
Огорчений игрушечных горечь, с кислинкой обидной,
из самого детства.

* * *

Милые бранятся – только тешатся.
Стерпится, как говорят, само собою.
Не лежит душа, а руки держатся –
Слюбится до гроба… Нет отбоя
От крылатых фраз и поговорок:
Шкуру неубитого медведя делим.
Раз не мал, видать не дорог
золотник. Извечное: да ведь… Я…
(Провалиться мне на этом месте)
Разменять на мелкую монету?!
Коль по меньшей мере – как бы вместе.
Ну, а чтоб по крайней – денег нету.
Шубка та ведь на меху на рыбьем,
Да и то, считай, что сплошь прорехи.
Дурь из головы – клин клином – выбьем!
Крепкие раскусывать орехи
Не впервой, как и писать: Пропало...
Мелко плаваем! А, может, порох тратим
Зря? Списать в расход, как видно, мало.
Крест поставим… И чего же ради
В порошок стирать друг друга. Соль вся:
Чёрт попутал, в суете погрязли...

Ты уж лезть в пословицу побойся –
С этой чепухой на постном масле.

* * *

И нелепо, и глупо, но все-таки что-то болит,
Еле-еле под рёбрышком сколотым, не разобрать
За дрожащим в гортани комочком. Злодейка Лилит
Навещала во сне? Поднялась чернокрылая рать,
Как стена на тебя одного? Отвернувшись к окну:
Даже стыдно признаться, но, кажется, это всерьёз…
Не любовь. Не любовь! Но всё крепче сжимает виски
То ли ревность, а то ли обида. Забыть? Не вопрос!
Что нам стоит разжать наболевшие эти тиски.
Только вместо «прощай» губы шепчут упрямо «вернись…»

И слова все не те, а звонок – ну совсем невпопад.
Всё из рук вон – и чашка, и блюдце – и вслед: не болит!
Я отсюда уйду! Я пешком доберусь до Карпат,
Ну а там на Эльбрус, за Тянь-Шань! Разве мало на свете Лолит –
желторотых насмешниц, проказниц! Но вот уже рядом слеза...
И впивается в нёбо проклятое: остановись! –
Не ломай, не губи… И вся жизнь за минуту одну.

* * *

Ну, скажи о чём нам с тобой жалеть!
О какой-то там «неземной» любви?
Пряник – роскошь, знаешь ли. Кнут и плеть!
Не боишься? Что же, тогда лови…
Всё, что есть – бери, чего нет – ищи,
Над конфоркой газовой руки грей,
Разводи кипятком порошковые щи,
По щелЯм распыляй герметичный спрей.

Ну конечно же, если бы загодя знать,
То, наверное, был бы другой расклад.
Если б вовремя стать различать суть и стать!
А теперь уже поздно – вовсю листопад,
Снегопад, гололёд, штормовые ветра…
Окна в шторы закутаны, двери – в броню.
От совместно накопленной торбы добра
Только хлопоты лишние. Склонность к вранью
Не велит разбираться. Открыты пути
Скорым выводам – дизельным доводам вслед.
Но удастся ли чёрную кошку найти
В темной комнате, если её там нет?

* * *

Нет у тебя ничего… Да тебе ничего и не надо!
Так бы всю жизнь и смотрел в небеса сквозь еловые чащи.
Что там дом и поля, и пшеница. «Лель мой, Ладо!» –
Песенка, гусли, котомка пустая.
Хлебал щи,
По усам текло, мимо рта, а ты знай твердил: Стихия…
Так бы всю жизнь и хранил цветок под рубахой холщовой,
Грел на груди лепестки василька сухие,
А бродяги дивились бы:
Глянь-ка! Вроде ещё свой,
Но уже чужой. Слышишь странные звуки,
Струнные и духовые разом? Вот ведь пилу приспособил!
Люди из лука дичь отстреливают, а этот руки
заламывает и тетивой по жести. Ну и сподобил
Господь! Хоть плачь, хоть смейся. Калека!
Одним словом – юродивый…

И только звери б
тебя любили. А ты бы от них на гору, и кликать Олега,
и плакать, и с пеной у рта кричать про змею и череп.

 

Женя Левкович